Неточные совпадения
Кити видела, что с
мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил
уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им там всё праздник — думал он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
— Он всё не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был
муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем —
ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и
от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и
уйди, — заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она
мужа, как будто счастье жизни ее зависело
от этого.
В сущности, Матвей Ильич недалеко
ушел от тех государственных
мужей Александровского времени, которые, готовясь идти на вечер к г-же Свечиной, [Свечина С. П. (1782–1859) — писательница мистического направления.
— Черт знает как это все, — пробормотал Дронов, крепко поглаживая выцветшие рыжие волосы на черепе. — Помню — нянька рассказывала жития разных преподобных отшельниц, великомучениц, они
уходили из богатых семей,
от любимых
мужей, детей, потом римляне мучили их, травили зверями…
С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле
мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась
от минуты разлуки, тем больше
уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась
от всех, даже
от Анисьи. Никто не знал, каково у ней на душе.
— Я вчера, когда
ушел от вас, хотел вернуться и покаяться, но не знал, как он примет, — сказал Нехлюдов. — Я нехорошо говорил с твоим
мужем, и меня это мучало, — сказал он.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на то что пред волей
мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян,
уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что
уходить им
от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни был, «потому что это ихний таперича долг».
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она вышла замуж, вы отошли
от нее; чтоб
уйти от отца ее
мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я знаю это со всеми подробностями.
Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей и оттого почти всегда
уходил из дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старушкам о бесчинстве своего
мужа и о претерпенных ею
от него побоях.
В Дербинском жена свободного состояния Александра Тимофеева
ушла от своего
мужа молокана к пастуху Акиму, живет в тесной, грязной лачужке и уже родила пастуху дочь, а
муж взял к себе другую женщину, сожительницу.
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем, что старик совершенно не в состоянии понять: как же это так —
от мужа уйти! В его голове никак не помещается такая мысль. Это для него такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали, что человек должен ходить на руках, а есть ногами: что бы мы стали возражать?.. Он только и может, что повторять беспрестанно: «Да как же это так?.. Да ты пойми, что это такое… Как же
от мужа идти! Как же это!..»
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько
от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего
уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Ее
муж бывал иногда как-то странен и даже страшен: шумел, бранился, пел песни и, должно быть, говорил очень дурные слова, потому что обе тетушки зажимали ему рот руками и пугали, что дедушка идет, чего он очень боялся и тотчас
уходил от нас.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который
от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви
уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею
мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он, еще прежде того, как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с
мужем и вздумал было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив
от него
ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее счел стушеваться; но Вихров ничего этого не знал.
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало,
от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя
от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу —
от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко не
уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Покорно благодарю вас, Эмилий Францевич, —
от души сказал Александров. — Но я все-таки сегодня
уйду из корпуса.
Муж моей старшей сестры — управляющий гостиницы Фальц-Фейна, что на Тверской улице, угол Газетного. На прошлой неделе он говорил со мною по телефону. Пускай бы он сейчас же поехал к моей маме и сказал бы ей, чтобы она как можно скорее приехала сюда и захватила бы с собою какое-нибудь штатское платье. А я добровольно пойду в карцер и буду ждать.
— Эко вывез! А ещё говорят — начитанный ты да умный! Разве можно
от мужа уходить? Это — распутницы делают одни…
— А вон Натанька Тиунова, хорошая какая! Бабёночка молодая, вольная, — муж-от у неё четыре года тому назад в Воргород
ушёл да так и пропал без вести. Ты гляди-ка: пятнадцати годов девчушечку замуж выдали за вдового, всё равно как под жёрнов сунули…
— Не
уходи от меня, не
уходи, — говорила она
мужу. — Скажи, Алеша, отчего я перестала богу молиться? Где моя вера? Ах, зачем вы при мне говорили о религии? Вы смутили меня, ты и твои друзья. Я уже не молюсь.
По ее мнению,
уйти от папаши и мамаши или
от мужа к любимому мужчине — это верх гражданского мужества, а по-моему, это ребячество.
Услыхав, что ее сопернице угрожает это счастие, княгиня страшно и окончательно испугалась за самое себя; она, судя по собственным своим чувствам, твердо была убеждена, что как только родится у князя
от Елены ребенок, так он весь и навсегда
уйдет в эту новую семью; а потому, как ни добра она была и как ни чувствовала отвращение
от всякого рода ссор и сцен, но опасность показалась ей слишком велика, так что она решилась поговорить по этому поводу с
мужем серьезно.
Из дома
муж уходит смело
С утра на биржу делать дело
И верит, что жена
от скуки
Сидит и ждет, сложивши руки.
Несчастный
муж!
Для
мужа друг велико дело,
Когда жена сидит без дела.
Муж занят, а жена
от скуки,
Глядишь, и бьет на обе руки.
Несчастный
муж!
Тузенбах. Да, ничего себе, только жена, теща и две девочки. Притом женат во второй раз. Он делает визиты и везде говорит, что у него жена и две девочки. И здесь скажет. Жена какая-то полоумная, с длинной девической косой, говорит одни высокопарные вещи, философствует и часто покушается на самоубийство, очевидно, чтобы насолить
мужу. Я бы давно
ушел от такой, но он терпит и только жалуется.
Потом, когда мы пили чай, он бессвязно, необычными словами рассказал, что женщина — помещица, он — учитель истории, был репетитором ее сына, влюбился в нее, она
ушла от мужа-немца, барона, пела в опере, они жили очень хорошо, хотя первый
муж ее всячески старался испортить ей жизнь.
Оставленная
мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла
уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей.
Павел
ушел от сестры с грустным и тяжелым чувством. «Она более чем несчастна, — говорил он сам с собою. — Добрая, благородная! И кто же ее
муж? Кто этот человек, с которым суждено ей провести всю жизнь? Он мот, лгун, необразованный, невежа и даже, кажется, низкий человек!»
И когда Дмитрий Сидоров
уходил, не заметив нас,
от радости, что все кончилось благополучно, как и при всяком другом случае,
муж говорил, что я прелесть, и целовал меня.
Если она не заставала его в мастерской, то оставляла ему письмо, в котором клялась, что если он сегодня не придет к ней, то она непременно отравится. Он трусил, приходил к ней и оставался обедать. Не стесняясь присутствием
мужа, он говорил ей дерзости, она отвечала ему тем же. Оба чувствовали, что они связывают друг друга, что они деспоты и враги, и злились, и
от злости не замечали, что оба они неприличны и что даже стриженый Коростелев понимает все. После обеда Рябовский спешил проститься и
уйти.
Кабы не моя планета — не
ушел бы я
от нее, пока она сама того не захотела бы или
муж не узнал про наши с ней дела.
Владимир. Когда я взошел, какой-то адъютантик, потряхивая эполетами, рассказывал ей, как прошлый раз в Собрании один кавалер уронил замаскированную даму и как
муж ее, вступившись за нее, сдуру обнаружил, кто она такова. Ваша кузина смеялась
от души… это и меня порадовало. Посмотрите, как я буду весел сегодня. (
Уходит в гостиную.)
Краснов. Коли я говорю, что куплю, стало быть это мое дело. Значит, по делу выходит, что надо. Ты свое дело знай: утешай
мужа! А я буду свое знать. (Взглянув на часы.) Э, да уж времени-то много! Надоть идти! А не хотелось бы мне теперь
от тебя
уходить.
Краснов (отталкивая его). Прочь!
От мужа только в гроб, больше никуда! (
Уходит. Слышен крик Красновой: «Пустите меня!» Возвращается.) Вяжите меня! Я ее убил.
Обед и время после обеда прошли у нас невесело: Леонид был скучен, Лидия Николаевна, как и при первой встрече со мною, старалась притворяться веселою и беспечною, но не выдерживала роли, часто задумывалась и
уходила по временам к
мужу. Надина переходила
от окна к окну; я догадался, кого она ждет.
Простились соседи;
ушел Василий, и долго его не было. Жена за него работала, день и ночь не спала; извелась совсем, поджидаючи
мужа. На третий день проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два первого класса, а Василия все нет. На четвертый день увидел Семен его хозяйку: лицо
от слез пухлое, глаза красные.
— Я сейчас позову моего
мужа, — вскрикнула немка и
ушла, и чрез несколько минут Пирогов увидел Шиллера, выходившего с заспанными глазами, едва очнувшегося
от вчерашнего похмелья. Взглянувши на офицера, он припомнил, как в смутном сне, происшествие вчерашнего дня. Он ничего не помнил в таком виде, в каком было, но чувствовал, что сделал какую-то глупость, и потому принял офицера с очень суровым видом.
Ольга Петровна. Алексей Николаич уже тебе говорил, куда
ушли эти триста тысяч, и если ты вздумаешь этими деньгами сделать какой-нибудь вред
мужу, то я буду требовать
от тебя пять тысяч душ материнского состояния, из которого тебе следовала только седьмая часть.
— Со стариком — ничего, у него молодая жена Мариула, которая
от него
ушла с цыганом, и эта, тоже, Земфира —
ушла. Сначала все пела: «Старый
муж, грозный
муж! Не боюсь я тебя!» — это она про него, про отца своего, пела, а потом
ушла и села с цыганом на могилу, а Алеко спал и страшно хрипел, а потом встал и тоже пошел на могилу, и потом зарезал цыгана ножом, а Земфира упала и тоже умерла.
— Но это мой
муж,
уйдите,
уйдите, он сейчас выйдет оттуда…
от Половицыных;
уйдите, ради бога,
уйдите.
Я не отошел
от нее, и ей самой пришлось прекратить наш разговор. Взяв под руку шедшего мимо
мужа, она с лицемерной улыбкой кивнула мне головой и
ушла.
Пекла наш «господский хлеб» та птичница Аграфена, из однодворок, о которой упоминалось выше, — та, которая видела сны и первая запророчила быть голодному году. Она — напоминаю опять — имела право
уйти от нас, но жила на положении крепостной, потому что у нее были дети, прижитые с крепостным
мужем, и в числе их была та Васёнка, которую «бог взял», о чем сейчас и будет предложено, как это случилось.
Только что
ушли от Аксиньи Захаровны Патап Максимыч и Дарья Сергевна,
ушла и Параша, сказавши матери, что надо ей покормить Захарушку. Покормить-то она его немножко покормила, но тотчас же завалилась спать, проснулась вечером, плотно поужинала, потом опять на боковую. Стала звать к себе
мужа, кричала, шумела, но никто не знал, куда тот девался.
И разговор стал самый интересный для Дарьи Александровны: как рожала? Чем была больна? Где
муж? Часто ли бывает? Дарье Александровне не хотелось
уходить от баб: так интересен ей был разговор с ними, так совершенно одни и те же были их интересы. Приятнее всего Дарье Александровне было то, что она ясно видела, как все эти женщины любовались более всего тем, как много было у нее детей, и как они хороши».
Оба сидели через две комнаты
от нас, громко говорили и, видимо, не интересовались ни Кисочкой, ни ее гостем. С Кисочкой же, когда вернулся
муж, произошла заметная перемена. Она сначала покраснела, потом лицо ее приняло робкое, виноватое выражение; ею овладело какое-то беспокойство, и мне стало казаться, что ей совестно показывать мне своего
мужа и хочется, чтобы я
ушел.
— Господи, да я же как в яме! — продолжала она, ломая руки. — Хоть бы одну минуточку пожить в радости, как люди живут! А, боже мой, боже мой! Дожила до такого срама, что при чужом человеке
ухожу ночью
от мужа, как какая-нибудь беспутная. Чего же еще хорошего можно ждать после этого?
Одна барышня с офицером бежала, другая бежала и увлекла с собой гимназиста, третья, барыня, уехала
от мужа с актером, четвертая
от мужа ушла к офицеру, и так далее, и так далее…
Елена Андреевна (перебивая). Что же касается женщин, то и они не крупнее. (Идет к столу.) Елена Андреевна
ушла от своего
мужа, и, вы думаете, она сделает что-нибудь путное из своей свободы? Не беспокойтесь… Она вернется… (Садится за стол.) Вот уж и вернулась…
Но ее письма дышали совсем другим. Она не таилась
от него… Беззаветно предавалась она ему, ничего не скрывала, тяготилась постылым
мужем, с каждым днем распознавала в нем «дрянную натуришку», ждала чего-то, какой-нибудь «новой гадости», — так она выражалась, — чтобы
уйти от него, и тогда она это сделает без боязни и колебаний.
Он не понимал даже, как мог он оторваться
от нее и попасть на пароход. Да и она, — скажи он слово, осталась бы до позднего часа, и тогда ее разрыв с
мужем произошел бы сегодня же. Ведь нынче вечером должен приехать из Москвы Рудич. Но она
ушла в допустимый час — часа в два. В такой час она могла, в глазах прислуги, вернуться из сада или гостей.